А за обедом, подавая нам какие-то особенные вина, лакей не преминул заметить:

— Из погребов его величества.

На жаркое нам предложили фазана в обрамлении славок, и тот же лакей с особым выражением отчеканил:

— С охоты его величества.

Было понятно, что сэр Уильям снискал особое расположение государя, но не менее явно бросалось в глаза, что знаки королевского внимания на меня не распространялись.

Вечером сэр Уильям получил приглашение к карточному столу короля, однако, поскольку в нем не говорилось ни слова обо мне, он выискал самый неуклюжий и смехотворный предлог, чтобы отказаться, но было сочтено, что причина достаточно уважительна.

На следующий день, с восходом солнца, к сэру Уильяму уже постучались, напомнив о королевском приглашении: его величество всегда отправлялся охотиться с первыми птицами и, уподобляясь в этом своему предку королю Людовику XIV, не любил, чтобы его заставляли ждать.

Сэр Уильям был глубоко задет тем, что его брак рассматривали как не существующий. Он уведомил меня, что, если мне удастся повстречать королеву и меня поставят в неловкое положение, ничто не удержит его самого в Неаполе: ни двадцатилетние привычки, ни его любовь к античности, ни климат, благотворный для его здоровья, — он попросит короля Георга отозвать его в Лондон или использовать его способности при том дворе, который я изберу сама.

Мой туалет был как нельзя более прост, я не пожелала выставить напоказ ни одно из моих преимуществ: нет худшего средства понравиться королеве, ревниво стремящейся затмить всех красотой, чем показаться ей слишком привлекательной; у меня уже давно зрела в голове тщеславная мысль, что королева, уже потеряв первый цвет юности, быть может, опасается моего соседства.

Комнаты, где мы остановились, выходили окнами в сад, поэтому мне легко было подметить, когда королева выйдет на прогулку. Впрочем, я уже знала, что после завтрака, с десяти до одиннадцати, она прогуливалась там вместе с юными принцессами.

В четверть одиннадцатого я, наконец, увидела ее в сопровождении трех дочерей: семнадцатилетней принцессы Марии Терезии, которой на следующий год предстояло стать эрцгерцогиней, а еще через два года — австрийской императрицей, шестнадцатилетней Марии Луизы, которая чуть позже сделается великой герцогиней Тосканской, и принцессы Марии Амелии — ей тогда было шесть лет.

Кроме этих трех у королевы были еще четыре дочери: девятилетняя Мария Кристина, в будущем — королева Сардинская, Мария Антония четырех с половиной лет, впоследствии ставшая принцессой Астурийской, двухлетняя Мария Клотильда — ей, увы, было суждено умереть в 1792 году, и еще лежавшая в колыбели Мария Генриетта, пережившая свою сестру всего на несколько месяцев.

Итак, настал миг исполнения моего плана. Увидев, что королева отошла в глубь сада, причем старшие принцессы чинно шествовали по бокам, а нетерпеливая Мария Амелия все время забегала вперед, срывая цветы и пытаясь ловить бабочек, я взяла книгу и вышла из дома. Я делала вид, что читаю, и это позволяло замечать все, сохраняя отсутствующее выражение лица.

Прежде всего я избрала кружной путь, чтобы столкнуться с королевским семейством только в противоположном конце сада: мне хотелось, чтобы королева подумала, будто только благодаря случаю я оказалась у нее на дороге. Кроме того, терзаясь между нетерпением и страхом, я хотела выиграть несколько мгновений, чтобы успеть подготовиться.

Итак, я вступила в аллею, которая неминуемо должна была вывести меня навстречу королеве. Мои глаза опустились в книгу, однако я не смогла бы различить даже ее названия: буквы ничего не говорили уму, мысль витала где-то далеко, а сердце билось с непривычной силой.

И вдруг на изгибе аллеи я оказалась в двадцати пяти или тридцати шагах от королевы. А маленькая принцесса Амелия оказалась еще ближе — шагах в десяти.

Я сделала вид, будто не заметила ничего и полностью поглощена чтением, что оставляло мне возможность в должный миг поднять глаза и изобразить почтительное удивление, рассчитывая на выразительность своего лица и умение передавать мимикой не только всевозможные чувства, но мельчайшие оттенки переживаний. Однако маленькое происшествие заставило меня оторваться от книги ранее, нежели я намеревалась.

Малышка-принцесса Амелия, подбежав, выхватила из букета цветок и протянула мне.

Это было добрым предзнаменованием.

Я подняла голову, сделала вид, что сначала заметила царственного ребенка, а затем — его сестер и королеву, и, склонившись в глубоком реверансе, приготовилась принять протянутый цветок.

Но тут негодующим голосом, в котором звучало возмущение нечаянной встречей, королева дважды окликнула: «Амелия! Амелия!» Услышав окрик — а ее величество умела придавать своему голосу непреклонную повелительность, — девочка вздрогнула, обернулась и побежала к матери, так и не расставшись с цветком из букета; прежде чем я очнулась от замешательства, Мария Каролина схватила дочь за руку, вытолкнула ее на поперечную аллею и устремилась за девочкой в сопровождении старших принцесс, давая понять, что оставляет для меня путь свободным.

Удар поразил меня в самое сердце. В слезах я кинулась в комнаты, тотчас приказала запрягать и возвратилась в Неаполь, оставив для сэра Уильяма следующую записку:

«Не беспокойтесь о моем самочувствии, не оно причина моего отъезда. Я сочла необходимым покинуть Казерту; надеюсь, когда я расскажу Вам, что здесь произошло, Вы одобрите мой поступок.

Ваша Эмма».

Через два часа я уже входила в посольство. Там я приказала переменить лошадей и отослала экипаж сэру Уильяму.

В семь часов вечера прибыл сам сэр Уильям.

Возвратившись с охоты, он узнал о моем отъезде и, хотя услышал из собственных уст государя приглашение к ужину, покинул Казерту, велев передать его величеству, что непредвиденные обстоятельства вынуждают его возвратиться в столицу.

Мой супруг уже догадывался, что произошло; мне было достаточно только сообщить некоторые подробности. Тут я обязана воздать ему должное: его это оскорбление задело еще больше, чем меня. Он предложил мне в тот же вечер уехать из Неаполя, даже не объявив о своих намерениях во дворце; однако я добивалась совсем другого. Уехать так — значило оставить поле битвы, признать поражение.

Мне же надо было победить.

Я должна была добиться представления королю и королеве, получить признание двора, как и полагалось супруге английского посла, я стремилась блистать там, как и везде, где мне того желалось, наконец, меня переполняла решимость отомстить гордячке-королеве, заставив ее собственных придворных признать, что я красивее ее, да к тому ж не менее умна и остроумна.